Большой Джон - Страница 42

— Благодарю… о, благодарю… что приехали к нам!.. Моя бедная Мина!.. О… она так плоха, бедняжка!.. Сегодня был господин пастор и не мог ее напутствовать даже… Очень, очень плоха… Благодарю, благодарю вас, что навестили, баронесса, благодетельница наша, и вы, ангелочек барышня…

И прежде нежели Лида успела отдернуть руку, заплаканная женщина поднесла ее к своим губам.

Горячий поцелуй и упавшая чужая слеза словно обожгли Лиду. Она удержалась с трудом, чтобы не крикнуть:

«О, не делайте этого!.. Если бы вы знали, кто перед вами!.. Я погубила вашу сестру, я ее убийца…»

Но словно невидимые путы легли на губы девочки, не давая ей говорить.

— Был доктор сегодня? — тихо осведомилась баронесса у хозяйки этого убогого жилья.

— Доктор был рано утром и еще приедет вечером… Сегодня роковая ночь, сегодня перелом болезни, и наша Мина или выздоровеет, или…

Несчастная женщина не договорила, закрыла лицо руками и зарыдала. За нею заплакала Мария, зарыв лицо в лежащую перед нею груду лоскутков.

Калека Фриц, видя слезы матери и сестры, заныл громко:

— Га-га-га… Тетя Мина…

— Молчи, а то я уйду сейчас, и ты меня никогда не увидишь, — прикрикнул на него Карлуша, потом подошел к матери, встал на цыпочки, дотянулся до ее лица и с трудом оторвал от него залитые слезами руки.

— Не надо плакать, мама… Господин пастор сказал: «На все воля Божия»… Или ты не слышала этого?.. А теперь ложись спать, мама, а я и Марихен займем Фрица, чтобы он не кричал. Каролина пойдет в аптеку. А ты, — неожиданно сказал он Лиде, — ты пойдешь посидеть с тетей Минхен… И ты тоже… — тоном, не допускающим возражений, обратился он к баронессе. Сделав им знак следовать за собою, он вышел из кухни, служившей, впрочем, столовой и гостиной.

Они миновали крошечный коридорчик, за ним темную комнату, где стояли кровати обоих мальчиков, и очутились в небольшом помещении, с завешанным темным платком окошком. Тяжелый запах камфоры, мускуса и еще чего-то заставил Лиду остановиться на пороге.

— Вам дурно?.. Хотите воды?.. Это у вас с непривычки… — услышала она нежный голос и, открыв глаза, увидела белокурую Каролину.

Девочка стояла у постели больной.

В этой изможденной, сильно постаревшей женщине трудно было узнать фрейлейн Фюрст.

И опять сердце Лиды сжалось мучительной болью.

«Вот что ты сделала, полюбуйся на дело рук твоих».

Она вынуждена была сесть в подставленное ей Каролиной кресло, стоявшее около постели. В другое кресло, у изголовья больной, опустилась баронесса.

Начальница подозвала Каролину и долго беседовала с нею. Потом вынула портмоне из кармана и отдала его девушке.

— Купите все необходимое… И не экономьте, Бога ради…

Каролина отвечала чуть слышно:

— О, вы так добры!.. Господь благословит вас… Но деньги у меня еще есть… ваши деньги… от вчерашнего остались… и прежние еще…

А Лида не отводила взора от больной. Невыносимые терзания наполняли ее душу. Внутренний голос говорил:

«Любуйся… смотри, что ты наделала. Кормилицу семьи своей выходкой до чего довела ты, гадкая, скверная… Казнись же, казнись теперь, всегда, всю жизнь»…

Временами Лиде кажется, что она спит и видит все это во сне.

Лида видит белокурую Лину, с нежной настойчивостью заставляющую ее выпить чашку бульона, видит незнакомого господина, вполголоса разговаривающего с maman. Она догадывается, что это доктор. Доктор говорит:

— Случай довольно трудный. Восемьдесят процентов за смертельный исход. У больной воспаление мозговых оболочек на почве нервного потрясения. Конечно, бывают и счастливые исходы, но это редкость. И в данном случае выздоровление почти немыслимо — больная слишком обессилена. А впрочем, врач должен до последней минуты оспаривать жертву, намеченную смертью. Если бы больная уснула крепким сном в эту ночь кризиса, спасение, вероятно, могло бы быть.

Доктор замялся немного и потом совсем уже неожиданно заключил:

— А если удастся спасти больную, тогда необходимо отправить ее куда-нибудь на юг до полного исцеления.

— Да, да, надо сделать все возможное, — слышит Лида как сквозь сон голос баронессы.

Снова колючими тисками сжимается сердце, и она молит:

«Боже великий и милосердный!.. Спаси ее!.. Спаси!.. И я буду другая!.. Я исправлюсь, Господи, исправлюсь совсем!»

…Когда через некоторое время Лида открыла глаза, maman стояла подле Лиды и ласково, кротко говорила ей:

— Господь услышал наши молитвы. Она будет жить… Она выздоровеет…

* * *

Уже экзамен русского языка был в самом разгаре, уже свои и чужие ассистенты успели вызвать добрые два десятка воспитанниц, а занимающая председательское место «Кочерга» успела несколько раз остановить колким замечанием ту или другую девочку, а ни самой maman, ни одной из лучших учениц по русской словесности не было в зале. Выпускные сидели, как на иголках. В замкнутый девичий мирок успела проникнуть новость: «„шпионка“ при смерти, и maman с Воронской целые сутки дежурят у ее постели».

Девочки-подруги волновались. Всем была известна ночная драма, все знали, что maman «накрыла» Лиду у плиты святой Агнии и привела в дортуар, с тем, чтобы на другое утро везти ее к умирающей Фюрст.

Эта Фюрст лежала камнем на совести впечатлительных девочек.

«Если Фюрст умрет — вина наша».

И притихшие выпускные то и дело поглядывали на дверь, в чаянии увидеть Лиду и расспросить поскорее обо всем.

А экзамен шел своим чередом. Черкешенка писала на классной доске заданное ей сочинение: «О романтизме в русской литературе и его последователях».